1983 год.
Добавлено: 03 авг 2015, 01:20Был март 1983-го. Замечательное время – днем оттепели, а рано утром ледок под ногами похрустывал, но воздух уже дурил голову, неповторимый весенний воздух, с сырым ветром, а у власти был Юрий Владимирович Андропов, а я учился на III курсе мединститута и ехал ранним утром на электричке в Смоленск.
Я опять начал курить – ну, были причины, и чтобы не заснуть выходил в холодный тамбур и глотал утренний туман пополам с дымом ( а курил я в те годы либо «Космос», либо «Мальборо», благо в те беззаботные дни, которые какие то говнюки назвали «застоем», студент мог себе это позволить).
Да, так вот стоял, курил, за окном светало, в голове почему-то крутился «Костер» Машины времени…
Это вчера сидели у Игорька и слушали «Машину», «Динамик» и «Альфу». Хотя вру, «Динамик пришел позднее, летом.
Первая пара – лекция по «глазам», то бишь по глазным болезням, можно малость поспать на чьих – нибудь мягких коленках, выставив ноги в проход. Единственное, что меня всегда огорчало – отсутствие на нашем курсе толковых девок. Не то чтобы их вовсе не было, но… мало. Поэтому, чтобы удовлетворить растущие секс-потребности, бегали на другие курсы, либо в пединститут. Некоторые к «физам» (Институт физкультуры и спорта), но я предпочитал педагогов. И когда возвращался домой в родную общагу, крутил башкой и думал, кто будет воспитывать наших детей. Ух!
После удачно проспанной лекции – не засекли! – нашел друга Антошку. О, друзья когда-то были – не разлей вода. Сейчас, говорят, пьет здорово. Пока писал, узнал, что Антошка умер. Очень жаль. А тогда он был длинным мосластым парнем, напоминавшим складной ножик. Хороший друг был.
Да, так вот, потрепамшись и покуримши, решили мы пойти вечером в «Яму» (пивбар на Дзержинке), ну а потом – по обстоятельствам. У нас как раз наступила замечательная практика по хирургии в железнодорожной больнице. Редко кто из нас штудировал учебник, на то были две причины:
1) преподы были понимающие люди и 2) если не дурак, да еще перед занятиями листанул лекции – выплывешь, спасали старые знания. В общем, не жизнь, а малина.
Вечером мы колобродили, сжигая избыток дурной весенней силы в легких попойках и обчении с дамами, с восьми утра до трех дня учились, затем отсыпались – и в киношку, иногда в ресторацию, а чаще – пиво. А.Толстой – Хождение по мукам – «на бульваре музыка, барышни и пиво».
В общаге – предвечерье. Солнце еще не зашло. Лифт не работает, поднимаюсь по лестнице на пятый этаж, уже на уровне третьего ощутимо слышен Blacк Sabbath – Heaven & Hell. В 506-й на полную мощь, до хрипа орет «Юпитер», дверь нараспашку, внутри – родные и знакомые морды, на столе жареная картошка, хлеб-сало-лук, под столом – влажно поблескивающие крутыми боками бутылки «Портвейна розового молдавского» - старомужское! Мужики балдеют! Встрепанный Криста подпрыгивает на стуле, раскачивается, трясет башкой:
- Вот так, чувачки, надо лабать, вот так! Запил чуешь? О-о!
Будешь? – это уже мне.
- Давай.
И уже найден чистый стакан, в него льется напиток густого рубинового цвета, сверкающий в лучах заходящего солнца.
Музыка, вино, солнце садится, вся жизнь впереди… Хорошо!
У вас вообще то может сложиться неправильное ощущение, что мы только и делали, что пили. Нет. Это не так – мы еще и учились. По спецдисциплинам учились как надо. Поэтому те, у кого была голова не только для еды и питья, а руки росли не из тазовых костей, стали очень неплохими докторами. Тем более что драли нас на профильных дисциплинах от души, с некоторым оттенком садизма.
«А вам, Смирнов, этот материал придется отработать. Да. И, может быть, не один раз…»
Шелуху, то бишь теорию, мы сквозь свои слегка замутненные наукой головы просеивали, зато практику усваивали крепко.
Да, так вот, март стоял, мы с Антошкой после практики пошли в кино, в «Современник», а потом – благо недалеко – спустились в «Яму», где обнаружили обстановку полного взаимопонимания, густую смесь пивных миазмов и табачного дыма, а за дальним столом Эдика и Олега Лукина. Подсели, заказали пива, закурили. Олег выдал новую хохму про Пал Иваныча – он вел у нас «фарму».
- Ну вот. Читает Пал Иваныч лекцию педиатрам по фармакологическому действию какого-то препарата на матку…
- Какого?
- Хрен знает, не помню, вот, и говорит, мол, действие понятно? Те говорят, нет. Он еще раз им это дело, опять не доходит. Тогда Пал Иваныч – внимание – растопыривает руки и говорит: «Ну вот я – матка, матка, а руки мои это маточные трубы! Теперь понятно?!»
Хохот. В аудитории и у нас за столом.
Народ прибывал, воздух крепчал. Подошел еще кто то из наших, по моему, Валера Тугарин. Дальше – больше, решили мы с ним потягаться, кто кого перепьет. И пошло-поехало…
Помню, друг Антошка хлопал меня по спине и подбадривал: «Давай, Мишкин, давай!»
У большинства народа нашего были прозвища, у меня – аж три! Поручик Ржевский (знал я массу анекдотов про этого добра молодца), Мишкилейсон (учебник Машкиллейсона не помню уже по каким болячкам) и просто Мишкин (ну это уж по имени). У Антошки – Курт (фамилия Куртов) и чего то еще, не помню. Клевая кличка была у Олега Лукина – Олле Лукойе, блеск, а?
Так вот, Тугарина я все же перепил. Он выдул 12 кружек, а я еще смог высосать половину тринадцатой. Потом, бредя в общагу, мы поддерживали друг друга (нам во всяком случае так казалось). Вот сейчас пишу и думаю, ведь это ж ужас, 12 кружек пива, сейчас бы так не смог. А тогда – запросто.
Вообще распивание этого слабоалкогольного напитка в нашей секции (4 комнаты на этаже, кто не в курсе) превратилось со временем в эдакий ритуал. Собиралось человек с десять желающих, скидывались, отряжали гонца с банками («баллонами») - «точка» или «сосок» была в двухстах метрах от общаги – о чем думали проектировщики?! – и в предвкушении похаживали по секции, потирая руки. В это время кто-нибудь (обычно Шурик Звонков, отличный малый, вместе в комнате жили, кличка Дзынь – из-за фамилии) жарил к пиву гренки из черного хлеба с солью. Истомленные ожиданием коллеги давали массу советов, как жарить правильно. Когда чаша терпения Шурика переполнялась, он их посылал. Скопом. Иногда каждого отдельно.
И вот наконец прибывал нагруженный гонец, все рассаживались в круг стола, первые две кружки пенного напитка наливали хозяевам комнаты (традиция-с). Мы отхлебывали из запотевших сосудов, говорили «пойдет», и уж тогда разливали (на медовском жаргоне «титровали») все остальные. Ну, бывало, позволяли себе и так называемое «старомужское» вино, как то: «Буджак», портвейн белый «Кавказ», портвейн «Аист» и пр., и пр. Соответсвенно, включалась музычка, курить выходили в секцию, но после третьей кружки кто нибудь обязательно начинал дымить в комнате. Шура скрипел зубами и шевелил усами, но потом, махнув рукой, закуривал сам. Дым коромыслом и атмосфера братства и единения!
А весна бушевала вовсю, снег как то быстро и незаметно исчез, ночи стали прозрачными, тонкий ледок под ногой хрустел подобно сухим шишкам, коты распевали страстные арии и позвякивали трамваи на стыках. Так незаметно подобралась сессия, а затем и каникулы.
Лето… Жаркое лето 1983-го! В июле поприезжали друзья-приятели, мыкавшие студенческую лямку в разных городах Союза, и товарищи курсанты высших воинских им. всяких достойных личностей училищ. Родители мои уходили на работу с утреца, а возвращались только вечером, а посему утренний сбор назначался у меня. Но перед этим, проснувшись, я шел на балкон с сигареткой «Мальборо», прихватив рюмочку батиного коньячка и включив попутно диск «Омеги» 1978 года. Уже слегка нагретые плиты балкона приятно ласкали пятки, я жмурился на солнце как кот, и возникало предчувствие чего то хорошего. Казалось, лето это будет длится вечно, друзья всегда будут рядом и никто не умрет, и еще ощущение свободы. Полноценной! А не того жалкого огрызка пустой болтовни что мы имеем сейчас…
Звонок в дверь, залетает моя гвардия, девчонки чего то творят на кухне, мне вручают сумку и деньги, а также провожатого и мы топаем в гастроном под грозное напутствие:
- Токайского, токайского не забудьте, черти!
А надобно сказать, что полюбили мы тем летом сей благородный напиток, поставляемый лукавыми мадьярами в пузатых бутылках с надписью Tokaji Szamorodni. И уж потом я узнал, что именно этот сорт Токая считается почти «ледяным». Брали мы его бутылок 10 сразу и до вечера хватало на всю компанию.
Солнышко уже приподнялось, в ветках старой березы что то горячо обсуждают воробьи, на скамейке стайка восьмиклассниц лакомится мороженым, попутно хихикая, сплетничая и стреляя глазенками на нас с Вадимом. Ха, мелюзга, мы даже и не смотрим в их сторону! Одна из них скоро вырастет в настоящую красавицу, влюбится в меня, а потом разобьет мне сердце. Но это будет нескоро, а пока – хихикайте, девчонки и ешьте ваше мороженое.
Лето! Микрорайон, в котором мы жили, был очень красивый – со всех сторон лес, до самого горизонта. Когда его строили, оставляли маленькие островки леса среди многоэтажных башен, потом дополнительно сажали деревья уже внутри дворов, и если посмотреть сверху, то видны были только крыши в окружении зелени. Поэтому проблем с поиском места для легкой пирушки не было – пару шагов от последнего дома, и вот тебе настоящий лес. Звон бутылок, дымок от костра, легкое опьянение, бульканье магнитофона, а иногда и звон гитарных струн, кругом люди, которых понимаешь с полуслова, запах нагретой за день сосновой смолы – хорошо!
Ближе к вечеру либо в кино, либо на танцы –
Лишь слабый отзвук в тишине
И пелена прозрачных нот
Тебе напомнят обо мне
Когда последний час пробьет.
Закат старого «Карнавала», танцы в горсаду на «пятаке». Что такое «пятак», нужно объяснять? Нужно? Ну, это такая летняя веранда под открытым небом с эстрадой в виде ракушки, где помещались виртуозы электрострун и барабанных палочек. И вот на этом «пятаке» мы и колобродили. А потом разводили дамочек по домам и шли спать. Моя пассия жила в центре, и кровь из носу надо было доставить ее домой до последнего автобуса в мой мкр. №15. Тем более, деваха была молодая, только школу закончила. Познакомились мы с ней вечером, на скамейке. Я как то легко знакомился с дамами, а расставался тяжело. Хорошая была девчонка, симпатичная, рок музыку уважала - ну тут у нас с ней было полное единение. Покуривала, не без того, ну что уж тут сделаешь, я и сам курил. Мда…
Однажды решили мы после танцев на «пятаке» всей компанией продолжить веселье в клубе окрестной деревни. А надобно сказать, что если в городе танцы заканчивались в полдвенадцатого, то в деревне в два-три часа ночи, а иногда и до утра. Ну и пошли – чего там, пять километров, недалече. Можно было пройти по трассе, а потом свернуть к деревне, а можно было срезать путь через старое кладбище. Ну девчонки запищали, мол вы что, пацаны, совсем уже придурки, идем по шоссе! А я так Светику подмигиваю и говорю, ну что, подруга, слабо через кладбище? Нет, отвечает, не слабо (ну форс превыше всего!) – и мы пошли. Мне не страшно, а Светка явно боится, но и меня одного бросать не хочет. В общем, обнял я ее, она глаза закрыла и пошли мы через кладбище. Идем, я ей на ухо стихи читаю, так и прошли все кладбище насквозь. Только леший меня дернул перед самым выходом сказать:
- Свет, слышишь, скрипит что то?
- Слышу.
- Так вон покойник на березе висит, веревка и скрипит!
Результатом этого был негромкий визг, открытые глаза и мощный удар мне локтем в поддых. Ну а тут уже и на трассу вышли. Еще наших подождали, перекурили…
А в деревенском клубе – дым коромыслом, громыхание колонок «Родина» и половина знакомых лиц с родного микрорайона. Местные сниходительно относились к еженедельному наплыву городских – чего с их взять, там у их музыку до утра не крутют, одно слово, hород - и без серьезной причины морды не били. В пять утра клуб закрывался, народ заводил свои драндулеты (машин тогда было мало, если и приезжали на танцы на машинах, то исключительно на грузовых) – мотоциклы или мопеды, а безлошадные шли пешочком. Потом всех разводили по домам, непременно договорившись завтра встретиться снова, и шли отсыпаться.
И уже начинался новый день, и солнце неспешно выплывало на огромном прозрачном небе, накрывшем весь город своей синевой, только над горизонтом висела маленькая тучка, похожая на выхлоп орудия БМП. Еще очень маленькая, казалось, дунь – рассыпется, но она не рассыпалась, а принимала очертания черных букв – Афганистан…
Смерть и тоска была в этом слове. Тогда, жарким летом 1983-го мы особо не задумывались над тем, что есть азиатская страна, где местные мужчины ложатся спать с автоматом вместо женщины, где мелкая как пудра пыль, помнившая еще Александра Македонского, въедается в кожу и красит ее в кирпичный цвет, где на обочинах дорог складывают пирамидки из человеческих голов, где старый ваханец, две недели выхаживавший раненого солдата и прятавший его от «непримиримых», ночью провожает его до шоссе на Файзабад и бормочет «Сафар бахайр, шурави!», где есть страшная пытка – афганский тюльпан…
Где половина населения режет друг друга и пришедших с севера солдат, а остальные в отчаянии молятся Аллаху, чтобы увидеть утро, где стылый горный воздух пахнет кровью, порохом и дерьмом убитых, где расцветают ненавистью поля из черно-синих тюльпанов. И уже какой то мелкий бес с паскудной ухмылкой подтолкнул черную шестеренку, и она со скрипом закрутилась, приводя в действие запутанный механизм Судьбы, которая привела меня туда…
Я опять начал курить – ну, были причины, и чтобы не заснуть выходил в холодный тамбур и глотал утренний туман пополам с дымом ( а курил я в те годы либо «Космос», либо «Мальборо», благо в те беззаботные дни, которые какие то говнюки назвали «застоем», студент мог себе это позволить).
Да, так вот стоял, курил, за окном светало, в голове почему-то крутился «Костер» Машины времени…
Это вчера сидели у Игорька и слушали «Машину», «Динамик» и «Альфу». Хотя вру, «Динамик пришел позднее, летом.
Первая пара – лекция по «глазам», то бишь по глазным болезням, можно малость поспать на чьих – нибудь мягких коленках, выставив ноги в проход. Единственное, что меня всегда огорчало – отсутствие на нашем курсе толковых девок. Не то чтобы их вовсе не было, но… мало. Поэтому, чтобы удовлетворить растущие секс-потребности, бегали на другие курсы, либо в пединститут. Некоторые к «физам» (Институт физкультуры и спорта), но я предпочитал педагогов. И когда возвращался домой в родную общагу, крутил башкой и думал, кто будет воспитывать наших детей. Ух!
После удачно проспанной лекции – не засекли! – нашел друга Антошку. О, друзья когда-то были – не разлей вода. Сейчас, говорят, пьет здорово. Пока писал, узнал, что Антошка умер. Очень жаль. А тогда он был длинным мосластым парнем, напоминавшим складной ножик. Хороший друг был.
Да, так вот, потрепамшись и покуримши, решили мы пойти вечером в «Яму» (пивбар на Дзержинке), ну а потом – по обстоятельствам. У нас как раз наступила замечательная практика по хирургии в железнодорожной больнице. Редко кто из нас штудировал учебник, на то были две причины:
1) преподы были понимающие люди и 2) если не дурак, да еще перед занятиями листанул лекции – выплывешь, спасали старые знания. В общем, не жизнь, а малина.
Вечером мы колобродили, сжигая избыток дурной весенней силы в легких попойках и обчении с дамами, с восьми утра до трех дня учились, затем отсыпались – и в киношку, иногда в ресторацию, а чаще – пиво. А.Толстой – Хождение по мукам – «на бульваре музыка, барышни и пиво».
В общаге – предвечерье. Солнце еще не зашло. Лифт не работает, поднимаюсь по лестнице на пятый этаж, уже на уровне третьего ощутимо слышен Blacк Sabbath – Heaven & Hell. В 506-й на полную мощь, до хрипа орет «Юпитер», дверь нараспашку, внутри – родные и знакомые морды, на столе жареная картошка, хлеб-сало-лук, под столом – влажно поблескивающие крутыми боками бутылки «Портвейна розового молдавского» - старомужское! Мужики балдеют! Встрепанный Криста подпрыгивает на стуле, раскачивается, трясет башкой:
- Вот так, чувачки, надо лабать, вот так! Запил чуешь? О-о!
Будешь? – это уже мне.
- Давай.
И уже найден чистый стакан, в него льется напиток густого рубинового цвета, сверкающий в лучах заходящего солнца.
Музыка, вино, солнце садится, вся жизнь впереди… Хорошо!
У вас вообще то может сложиться неправильное ощущение, что мы только и делали, что пили. Нет. Это не так – мы еще и учились. По спецдисциплинам учились как надо. Поэтому те, у кого была голова не только для еды и питья, а руки росли не из тазовых костей, стали очень неплохими докторами. Тем более что драли нас на профильных дисциплинах от души, с некоторым оттенком садизма.
«А вам, Смирнов, этот материал придется отработать. Да. И, может быть, не один раз…»
Шелуху, то бишь теорию, мы сквозь свои слегка замутненные наукой головы просеивали, зато практику усваивали крепко.
Да, так вот, март стоял, мы с Антошкой после практики пошли в кино, в «Современник», а потом – благо недалеко – спустились в «Яму», где обнаружили обстановку полного взаимопонимания, густую смесь пивных миазмов и табачного дыма, а за дальним столом Эдика и Олега Лукина. Подсели, заказали пива, закурили. Олег выдал новую хохму про Пал Иваныча – он вел у нас «фарму».
- Ну вот. Читает Пал Иваныч лекцию педиатрам по фармакологическому действию какого-то препарата на матку…
- Какого?
- Хрен знает, не помню, вот, и говорит, мол, действие понятно? Те говорят, нет. Он еще раз им это дело, опять не доходит. Тогда Пал Иваныч – внимание – растопыривает руки и говорит: «Ну вот я – матка, матка, а руки мои это маточные трубы! Теперь понятно?!»
Хохот. В аудитории и у нас за столом.
Народ прибывал, воздух крепчал. Подошел еще кто то из наших, по моему, Валера Тугарин. Дальше – больше, решили мы с ним потягаться, кто кого перепьет. И пошло-поехало…
Помню, друг Антошка хлопал меня по спине и подбадривал: «Давай, Мишкин, давай!»
У большинства народа нашего были прозвища, у меня – аж три! Поручик Ржевский (знал я массу анекдотов про этого добра молодца), Мишкилейсон (учебник Машкиллейсона не помню уже по каким болячкам) и просто Мишкин (ну это уж по имени). У Антошки – Курт (фамилия Куртов) и чего то еще, не помню. Клевая кличка была у Олега Лукина – Олле Лукойе, блеск, а?
Так вот, Тугарина я все же перепил. Он выдул 12 кружек, а я еще смог высосать половину тринадцатой. Потом, бредя в общагу, мы поддерживали друг друга (нам во всяком случае так казалось). Вот сейчас пишу и думаю, ведь это ж ужас, 12 кружек пива, сейчас бы так не смог. А тогда – запросто.
Вообще распивание этого слабоалкогольного напитка в нашей секции (4 комнаты на этаже, кто не в курсе) превратилось со временем в эдакий ритуал. Собиралось человек с десять желающих, скидывались, отряжали гонца с банками («баллонами») - «точка» или «сосок» была в двухстах метрах от общаги – о чем думали проектировщики?! – и в предвкушении похаживали по секции, потирая руки. В это время кто-нибудь (обычно Шурик Звонков, отличный малый, вместе в комнате жили, кличка Дзынь – из-за фамилии) жарил к пиву гренки из черного хлеба с солью. Истомленные ожиданием коллеги давали массу советов, как жарить правильно. Когда чаша терпения Шурика переполнялась, он их посылал. Скопом. Иногда каждого отдельно.
И вот наконец прибывал нагруженный гонец, все рассаживались в круг стола, первые две кружки пенного напитка наливали хозяевам комнаты (традиция-с). Мы отхлебывали из запотевших сосудов, говорили «пойдет», и уж тогда разливали (на медовском жаргоне «титровали») все остальные. Ну, бывало, позволяли себе и так называемое «старомужское» вино, как то: «Буджак», портвейн белый «Кавказ», портвейн «Аист» и пр., и пр. Соответсвенно, включалась музычка, курить выходили в секцию, но после третьей кружки кто нибудь обязательно начинал дымить в комнате. Шура скрипел зубами и шевелил усами, но потом, махнув рукой, закуривал сам. Дым коромыслом и атмосфера братства и единения!
А весна бушевала вовсю, снег как то быстро и незаметно исчез, ночи стали прозрачными, тонкий ледок под ногой хрустел подобно сухим шишкам, коты распевали страстные арии и позвякивали трамваи на стыках. Так незаметно подобралась сессия, а затем и каникулы.
Лето… Жаркое лето 1983-го! В июле поприезжали друзья-приятели, мыкавшие студенческую лямку в разных городах Союза, и товарищи курсанты высших воинских им. всяких достойных личностей училищ. Родители мои уходили на работу с утреца, а возвращались только вечером, а посему утренний сбор назначался у меня. Но перед этим, проснувшись, я шел на балкон с сигареткой «Мальборо», прихватив рюмочку батиного коньячка и включив попутно диск «Омеги» 1978 года. Уже слегка нагретые плиты балкона приятно ласкали пятки, я жмурился на солнце как кот, и возникало предчувствие чего то хорошего. Казалось, лето это будет длится вечно, друзья всегда будут рядом и никто не умрет, и еще ощущение свободы. Полноценной! А не того жалкого огрызка пустой болтовни что мы имеем сейчас…
Звонок в дверь, залетает моя гвардия, девчонки чего то творят на кухне, мне вручают сумку и деньги, а также провожатого и мы топаем в гастроном под грозное напутствие:
- Токайского, токайского не забудьте, черти!
А надобно сказать, что полюбили мы тем летом сей благородный напиток, поставляемый лукавыми мадьярами в пузатых бутылках с надписью Tokaji Szamorodni. И уж потом я узнал, что именно этот сорт Токая считается почти «ледяным». Брали мы его бутылок 10 сразу и до вечера хватало на всю компанию.
Солнышко уже приподнялось, в ветках старой березы что то горячо обсуждают воробьи, на скамейке стайка восьмиклассниц лакомится мороженым, попутно хихикая, сплетничая и стреляя глазенками на нас с Вадимом. Ха, мелюзга, мы даже и не смотрим в их сторону! Одна из них скоро вырастет в настоящую красавицу, влюбится в меня, а потом разобьет мне сердце. Но это будет нескоро, а пока – хихикайте, девчонки и ешьте ваше мороженое.
Лето! Микрорайон, в котором мы жили, был очень красивый – со всех сторон лес, до самого горизонта. Когда его строили, оставляли маленькие островки леса среди многоэтажных башен, потом дополнительно сажали деревья уже внутри дворов, и если посмотреть сверху, то видны были только крыши в окружении зелени. Поэтому проблем с поиском места для легкой пирушки не было – пару шагов от последнего дома, и вот тебе настоящий лес. Звон бутылок, дымок от костра, легкое опьянение, бульканье магнитофона, а иногда и звон гитарных струн, кругом люди, которых понимаешь с полуслова, запах нагретой за день сосновой смолы – хорошо!
Ближе к вечеру либо в кино, либо на танцы –
Лишь слабый отзвук в тишине
И пелена прозрачных нот
Тебе напомнят обо мне
Когда последний час пробьет.
Закат старого «Карнавала», танцы в горсаду на «пятаке». Что такое «пятак», нужно объяснять? Нужно? Ну, это такая летняя веранда под открытым небом с эстрадой в виде ракушки, где помещались виртуозы электрострун и барабанных палочек. И вот на этом «пятаке» мы и колобродили. А потом разводили дамочек по домам и шли спать. Моя пассия жила в центре, и кровь из носу надо было доставить ее домой до последнего автобуса в мой мкр. №15. Тем более, деваха была молодая, только школу закончила. Познакомились мы с ней вечером, на скамейке. Я как то легко знакомился с дамами, а расставался тяжело. Хорошая была девчонка, симпатичная, рок музыку уважала - ну тут у нас с ней было полное единение. Покуривала, не без того, ну что уж тут сделаешь, я и сам курил. Мда…
Однажды решили мы после танцев на «пятаке» всей компанией продолжить веселье в клубе окрестной деревни. А надобно сказать, что если в городе танцы заканчивались в полдвенадцатого, то в деревне в два-три часа ночи, а иногда и до утра. Ну и пошли – чего там, пять километров, недалече. Можно было пройти по трассе, а потом свернуть к деревне, а можно было срезать путь через старое кладбище. Ну девчонки запищали, мол вы что, пацаны, совсем уже придурки, идем по шоссе! А я так Светику подмигиваю и говорю, ну что, подруга, слабо через кладбище? Нет, отвечает, не слабо (ну форс превыше всего!) – и мы пошли. Мне не страшно, а Светка явно боится, но и меня одного бросать не хочет. В общем, обнял я ее, она глаза закрыла и пошли мы через кладбище. Идем, я ей на ухо стихи читаю, так и прошли все кладбище насквозь. Только леший меня дернул перед самым выходом сказать:
- Свет, слышишь, скрипит что то?
- Слышу.
- Так вон покойник на березе висит, веревка и скрипит!
Результатом этого был негромкий визг, открытые глаза и мощный удар мне локтем в поддых. Ну а тут уже и на трассу вышли. Еще наших подождали, перекурили…
А в деревенском клубе – дым коромыслом, громыхание колонок «Родина» и половина знакомых лиц с родного микрорайона. Местные сниходительно относились к еженедельному наплыву городских – чего с их взять, там у их музыку до утра не крутют, одно слово, hород - и без серьезной причины морды не били. В пять утра клуб закрывался, народ заводил свои драндулеты (машин тогда было мало, если и приезжали на танцы на машинах, то исключительно на грузовых) – мотоциклы или мопеды, а безлошадные шли пешочком. Потом всех разводили по домам, непременно договорившись завтра встретиться снова, и шли отсыпаться.
И уже начинался новый день, и солнце неспешно выплывало на огромном прозрачном небе, накрывшем весь город своей синевой, только над горизонтом висела маленькая тучка, похожая на выхлоп орудия БМП. Еще очень маленькая, казалось, дунь – рассыпется, но она не рассыпалась, а принимала очертания черных букв – Афганистан…
Смерть и тоска была в этом слове. Тогда, жарким летом 1983-го мы особо не задумывались над тем, что есть азиатская страна, где местные мужчины ложатся спать с автоматом вместо женщины, где мелкая как пудра пыль, помнившая еще Александра Македонского, въедается в кожу и красит ее в кирпичный цвет, где на обочинах дорог складывают пирамидки из человеческих голов, где старый ваханец, две недели выхаживавший раненого солдата и прятавший его от «непримиримых», ночью провожает его до шоссе на Файзабад и бормочет «Сафар бахайр, шурави!», где есть страшная пытка – афганский тюльпан…
Где половина населения режет друг друга и пришедших с севера солдат, а остальные в отчаянии молятся Аллаху, чтобы увидеть утро, где стылый горный воздух пахнет кровью, порохом и дерьмом убитых, где расцветают ненавистью поля из черно-синих тюльпанов. И уже какой то мелкий бес с паскудной ухмылкой подтолкнул черную шестеренку, и она со скрипом закрутилась, приводя в действие запутанный механизм Судьбы, которая привела меня туда…
Ну а если серьезно, то только на себя, родных и друзей. Я, знаете ли, параноик, поэтому уже года три в калужском сп.-стр.клубе "Беркут" имеет хождение фраза вашего покорного слуги: "запасайтесь пулевыми патронами". По идее, их никогда не бывает много. 
) интеллигенция и гуманитарное студенчество, из среды которых вышли радикальные правдолюбцы (диссиденты). Откопал тут в компьютерном архиве студенческие записки, где зафиксированы тогдашние разговоры: